Неточные совпадения
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился
в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских
церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Левин
прочел второй том сочинений Хомякова и, несмотря на оттолкнувший его сначала полемический, элегантный и остроумный тон, был поражен
в них учением о
церкви.
— Да что же
в воскресенье
в церкви? Священнику велели
прочесть. Он
прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело
в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами не знают.
Но,
прочтя потом историю
церкви католического писателя и историю
церкви православного писателя и увидав, что обе
церкви, непогрешимые по сущности своей, отрицают одна другую, он разочаровался и
в Хомяковском учении о
церкви, и это здание рассыпалось таким же прахом, как и философские постройки.
— Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, — сказал Левин. — Ты слышал, Михайлыч, об войне? — обратился он к нему. — Вот что
в церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
«Худо, — подумал Чичиков, — Хаванов, говорят, честен; Бурмилов — старый ханжа,
читает по праздникам „Апостола“
в церквях».
— Головастик этот, Томилин,
читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже можно было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются лбами
в двери казенной
церкви, — простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
— Толстой-то, а?
В мое время…
в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были.
Читали их, как отцов
церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего.
В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут
в революцию, как неверующие
церковь посещают или участвуют
в крестных ходах. Вы знаете — рассказ напечатал я, — не
читали?
— Мне — пора. Надо немного подготовиться,
в девять
читаю в одном доме о судьбе, как ее понимает народ, и о предопределении, как о нем учит
церковь.
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему
в тюремной
церкви, понравился, он и говорит: «Если — оправдают, иди
в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские книги любил
читать — Шехерезады сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я у него семнадцать месяцев келейником был.
Он
читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов
церкви,
читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и,
читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским.
В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
—
Читал Кропоткина, Штирнера и других отцов этой
церкви, — тихо и как бы нехотя ответил Иноков. — Но я — не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно
в отношении к некоторым, вроде меня, кто воспринимает жизнь эмоционально.
Если хотите подробнее знать о состоянии православной
церкви в Российской Америке, то
прочтите изданную, под заглавием этим,
в 1840 году брошюру протоиерея И. Вениаминова.
— Вишь, что выдумал, у камня поганого хоронить, точно бы удавленника, — строго проговорила старуха хозяйка. — Там
в ограде земля со крестом. Там по нем молиться будут. Из
церкви пение слышно, а дьякон так чисторечиво и словесно
читает, что все до него каждый раз долетит, точно бы над могилкой его
читали.
Я потом
читал в журнале министерства внутренних дел об этом блестящем обращении черемисов.
В статье было упомянуто ревностное содействие Девлет-Кильдеева. По несчастию, забыли прибавить, что усердие к
церкви было тем более бескорыстно у него, чем тверже он верил
в исламизм.
Целый день ей приходилось проводить дома
в полном одиночестве, слоняясь без дела из угла
в угол и утешая себя разве тем, что воскресенье, собственно говоря, уже начало поста, так как
в церквах в этот день кладут поклоны и
читают «Господи, владыко живота».
В церкви он
читает апостола.
Выпущенный из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева
в кассе. С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий и ни с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение по
церквам. Он и с собой приносил какую-то церковную книгу
в старинном кожаном переплете, которую и
читал потихоньку от свободности. О судах и законах больше не было и помину, несмотря на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего
в кассу почти каждый день, чтобы поругаться с зятем.
Дед водил меня
в церковь: по субботам — ко всенощной, по праздникам — к поздней обедне. Я и во храме разделял, когда какому богу молятся: всё, что
читают священник и дьячок, — это дедову богу, а певчие поют всегда бабушкину.
Но я подозревал, что он и сам любит побасенки больше Псалтыря; он знал его почти весь на память,
прочитывая, по обету, каждый вечер, перед сном, кафизму вслух и так, как дьячки
в церкви читают часослов.
Читайте св. Иринея Лионского, мыслителя индивидуально недаровитого и неглубокого, но проникнутого духом церковным, и поймете, что именно
Церковь защищает плоть от еретического гностицизма,
Церковь ждет преображения плоти и верит
в божественность материи,
в возможность просветления материи.
Поселенцы говеют, венчаются и детей крестят
в церквах, если живут близко.
В дальние селения ездят сами священники и там «постят» ссыльных и кстати уж исполняют другие требы. У о. Ираклия были «викарии»
в Верхнем Армудане и
в Мало-Тымове, каторжные Воронин и Яковенко, которые по воскресеньям
читали часы. Когда о. Ираклий приезжал
в какое-нибудь селение служить, то мужик ходил по улицам и кричал во всё горло: «Вылазь на молитву!» Где нет
церквей и часовен, там служат
в казармах или избах.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «
в страхе да
в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не
читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только
в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить
в военную службу…
Он пришел рано: почти никого еще не было
в церкви; дьячок на клиросе
читал часы; изредка прерываемый кашлем, голос его мерно гудел, то упадая, то вздуваясь.
«Намерение наше обвенчаться было забыто
в Сен-Дени, —
читал Соловьев, низко склонив свою кудлатую, золотистую, освещенную абажуром голову над книгой, — мы преступили законы
церкви и, не подумав о том, стали супругами».
Лихонин
прочитал также о том, что заведение не должно располагаться ближе чем на сто шагов от
церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского пола и не старше семи лет и что как девушки, так и хозяева дома и прислуга должны
в отношениях между собою и также с гостями соблюдать вежливость, тишину, учтивость и благопристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ругательства и драки.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из
церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют,
читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
После молебна Мисаил
прочел проповедь, увещевая отпадших вернуться
в лоно матери
церкви, угрожая муками ада и обещая полное прощение покаявшимся.
Когда он вошел
в церковь,
читали Евангелие и загудели колокола.
— Не иначе, что так. У нас робенок, и тот понимает: несть власть аще…14 а француз этого не знает! А может, и они слышат, как
в церквах про это
читают, да мимо ушей пропущают! Чудаки! Федор Сергеич! давно хотел я тебя спросить: как на твоем языке «король» прозывается?
Буду каждое воскресенье ходить непременно
в церковь, и еще после целый час
читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю
в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
В этот день первой лекцией для юнкеров старшего курса четвертой роты была лекция по богословию.
Читал ее доктор наук богословских, отец Иванцов-Платонов, настоятель
церкви Александровского училища, знаменитый по всей Европе знаток истории
церкви.
En un mot, я вот
прочел, что какой-то дьячок
в одной из наших заграничных
церквей, — mais c’est très curieux, [однако это весьма любопытно (фр.).] — выгнал, то есть выгнал буквально, из
церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes, [прелестных дам (фр.).] пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job… [вы знаете эти псалмы и книгу Иова (фр.).] — единственно под тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским
церквам есть непорядок и чтобы приходили
в показанное время…», и довел до обморока…
Егор Егорыч,
прочитав это известие, проникся таким чувством благодарности, что, не откладывая ни минуты и захватив с собою Сверстова, поехал с ним
в Казанский собор отслужить благодарственный молебен за государя, за московского генерал-губернатора, за Сергея Степаныча, и сам при этом рыдал на всю
церковь, до того нервы старика были уже разбиты.
Но мне очень нравились Диккенс и Вальтер Скотт; этих авторов я
читал с величайшим наслаждением, по два-три раза одну и ту же книгу. Книги
В. Скотта напоминали праздничную обедню
в богатой
церкви, — немножко длинно и скучно, а всегда торжественно; Диккенс остался для меня писателем, пред которым я почтительно преклоняюсь, — этот человек изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям.
— Это — чепуха, уверяю вас… А вот
в приложениях к газете «Новое время» печатается весьма интересная вещь «Искушение святого Антония» — это вы
прочитайте! Вы, кажется, любите
церковь и все это, церковное? «Искушение» вам будет полезно…
Так они и остались жить вдвоем: Ахилла служил
в церкви и домовничал, а Туберозов сидел дома,
читал Джона Буниана, думал и молился.
После же смерти внушается родным его, что для спасения души умершего полезно положить ему
в руки печатную бумагу с молитвой; полезно еще, чтобы над мертвым телом
прочли известную книгу и чтобы
в церкви в известное время произносили бы имя умершего.
Потом Кожемякин стоял
в церкви, слушал, как священник, всхлипывая,
читал бумагу про убийство царя, и навсегда запомнил важные, печальные слова...
— Нет, уж это, брат, как хочешь, — сказал барин: — мальчик твой уж может понимать, ему учиться пора. Ведь я для твоего же добра говорю. Ты сам посуди, как он у тебя подростет, хозяином станет, да будет грамоте знать и
читать будет уметь, и
в церкви читать — ведь всё у тебя дома с Божьей помощью лучше пойдет, — говорил Нехлюдов, стараясь выражаться как можно понятнее и вместе с тем почему-то краснея и заминаясь.
Прежде она любила, когда во всенощной
читали канон и певчие пели ирмосы, например, «Отверзу уста моя», любила медленно подвигаться
в толпе к священнику, стоящему среди
церкви, и потом ощущать на своем лбу святой елей, теперь же она ждала только, когда кончится служба.
Не обряды занимают ее
в церкви: она совсем и не слышит, что там поют и
читают; у нее
в душе иная музыка, иные видения, для нее служба кончается неприметно, как будто
в одну секунду.
— Был. «Довольно, говорит, валяться, выписывайся!» Я умолил доктора, чтобы меня не отпускали отсюда… Хорошо здесь, — тихо, скромно… Вот — Никита Егорович,
читаем мы с ним библию. Семь лет
читал её, всё
в ней наизусть знает и может объяснить пророчества… Выздоровлю — буду жить с Никитой Егорычем, уйду от отца! Буду помогать
в церкви Никите Егорычу и петь на левом клиросе…
Она почти каждый день после обеда приезжала на кладбище и, поджидая меня,
читала надписи на крестах и памятниках; иногда входила
в церковь и, стоя возле меня, смотрела, как я работаю.
«Когда я, сытый, что по моему лицу видно, и одетый
в шелк, говорю
в церкви проповедь и объясняю, что нужно терпеливо сносить холод и голод, то я
в это время
читаю на лицах слушателей: „Хорошо тебе, монах, рассуждать, когда ты
в шелку да сыт.
Начал книги
читать церковные — все, что были;
читаю — и наполняется сердце моё звоном красоты божественного слова; жадно пьёт душа сладость его, и открылся
в ней источник благодарных слёз. Бывало, приду
в церковь раньше всех, встану на колени перед образом Троицы и лью слёзы, легко и покорно, без дум и без молитвы: нечего было просить мне у бога, бескорыстно поклонялся я ему.
В одно воскресенье, когда батенька и маменька были
в церкви, вдруг выходит
читать апостол… кто же?
Граф. А вот увидим! (Надевает очки и
читает вслух.) «Павел Григорьевич Арбенин с душевным прискорбием извещает о кончине сына своего Владимира Павловича Арбенина, последовавшей сего мая 11-го дня пополудни, покорнейше просит пожаловать на вынос тела
в собственный дом, мая 13-го дня, пополуночи
в 10 часу, отпевание
в приходской
церкви… etc.»
В церкви все шло как следует, и наш мельник, горлан не из последних,
читал на клиросе так громко да так быстро, что и привычные люди удивлялись.